– Мы заключим мир с монголами. Им достанутся Дакия и все прочие страны Содружества на наших восточных и южных границах. Пусть делают все, что хотят. А нам оставят Италию, Галлию и Испанию. Для начала нам этого достаточно. Мы даже можем дать им пару легионов.

– У нас есть пара легионов? – подивился Серторий.

– У нас есть исполнители. Как только мы победим, у нас будет десять легионов. Десять легионов добровольцев. Со всего мира люди сбегутся к нам.

– Все это бред, – сказала Береника. – Но тем занятнее будет его осуществить.

– Как говаривал Платон, тиран – всегда «ставленник народа». «Закон именно в том, чтобы повиноваться воле одного» [32] , – заметил Серторий.

Луций Галл был встревожен. Во-первых, он подготовил, как того требовал Бенит, закон о продлении чрезвычайных полномочий диктатора в связи с военными действиями монголов и виков. Полномочия предлагалось продлить на год, несмотря на то, что императору вот-вот должно было исполниться двадцать. Надо было предварительно договориться с сенаторами о том, кто будет выступать в прениях, кто скажет похвальное слово Бениту. Как всегда в таких случаях, Галл составил список самых надежных. Обзванивать начал лично – дело было очень уж деликатным. И… первый же телефон в этом списке ответил длинными гудками. А время было около полуночи. Может, в лупанарий отправился наш сиятельный старичок? Галл рассмеялся язвительно – с годами смех его сделался неподражаем – и принялся набирать другой номер. В этот раз подошла секретарша и сообщила, что сенатора нет в Риме. Он отбыл утром. Куда?… Девушка не знала.

Лишь третий в списке отозвался. И, как положено, согласился выступить.

– А кто же еще?! – тут же воскликнул он удивленно и вполне искренне. – Кто же еще, кроме Бенита, будет править Римом?

Луций Галл усмехнулся, благо собеседник его не видел. Искренне верующих в гений Бенита он всегда презирал. Профессиональный политик должен продаваться, и чем дороже, тем выше его квалификация. Если ты что-то делаешь даром, значит, деньги получает другой. Галл всегда был этим «другим». Или не всегда? Неужели и он когда-то… Смешно подумать! Нет-нет, он всегда был практичным и умным. И способным предвидеть.

А говорят, в Новой Атлантиде изобрели видеофон. Вранье, конечно.

Четвертого сенатора в списке опять не удалось отыскать.

– Отбыл к войскам, – сообщил какой-то шепелявый старческий голос. Не секретарь, скорее, а привратник. – Вместе с супругой и детьми.

К войскам с детьми?

Пятый из списка был на месте. Шестой тоже. Но выступать почему-то отказался. И при этом бормотал что-то бессвязное. Несколько раз повторил: «Какой великий артист погибает» и даже не попрощавшись, повесил трубку. Седьмой уехал из Рима вчера – один. Впрочем, его жена и дети отдыхали с начала лета на Лазурном берегу. А вот секретарша, она же любовница по совместительству, была в истерике: патрон оставил записку с приказом ей немедленно уезжать. Но не написал – куда.

После этого Луций Галл наконец понял, что дело принимает дурной оборот. То есть он понял это гораздо раньше. Сразу после второго звонка. Но почему-то не посмел поверить. Уже не из своего списка, а наугад – лишь для того, чтобы увериться окончательно, выбрал несколько имен и позвонил. Повторилось тоже самое: половина сенаторов была в Риме, половина уехала. А между тем в связи с военными действиями монголов и виков сенат на летние каникулы не разъехался. Было ясно, что затевается что-то грандиозное. Несколько минут Луций Галл прикидывал, что лучше: остаться в Риме или бежать? Поскольку ни Бенита, ни Постума в Городе не было, то он понял, что бежать необходимо. Его молодая жена с детьми в Байях. Вещи он собрал сам, дабы не вызывать лишних слухов. Спать лег лишь на три часа. Утром, с рассветом, он покинет Рим. Но перед тем зайдет в банк и заберет все деньги со счета. Непременно не бумажками, а золотыми монетами. Вывезти их вряд ли удастся. Придется закопать в перистиле под статуей Аполлона.

Гэл с тремя исполнителями работал в типографии: печатал подпольный номер «Гениальной искры». На это место определил его собрат Гюн. Вестник расходился по рукам мгновенно.

Гюн взял номер, взглянул. Бумага дешевая, и печать так себе. Но это неважно. Главное: на первой странице – его статья. Приятно. И тут бывший гений Юния Вера заметил, что Гэл смотрит на него и улыбается. Прежде они были друзьями. Если, конечно, гении могут дружить. Сейчас улыбка Гэла необыкновенно походила на улыбку Элия. И лицо… Гюн отложил вестник, взял зеркало, долго разглядывал свое отражение, хмурясь.

– Послушай, приятель, а почему так вышло: у меня лицо как кусок дикого мяса, а ты красавчик по-прежнему, даже еще красивше стал. Внешне ты, пожалуй, похож на Постума.

– Ну и что?

– А то, что у гения внешность совпадает с внутренним миром. Гений дух-плоть. Я – урод. А ты почти идеал.

– Я долго воспитывал нашего императора, вот и сделался на него похожим.

– Это он должен был на тебя стать похожим, а не ты.

Гюн замолчал. Если Гюн – образ Постума, то каков тогда император на самом деле? Прихвостень Бенита, его выкормыш, его копия? Если так, то почему тогда Гэл совершенно не похож на Бенита? Нет, он не Элий, конечно. Но и не Бенит. Обман! Гюн почувствовал его острый запах. Дух подлеца должен быть уродлив, а этот…

Гюн положил ладонь на рукоять кинжала. Потом передумал, ухмыльнулся, похлопал старого приятеля по плечу, давая понять, что он пошутил. Направился к выходу. Вновь обернулся. Профиль Гэла на фоне окна напоминал профиль Постума, отчеканенный на монетах.

Глава XVIII

Игры лемуров против Рима (продолжение)

В лагере беженцев с утра выстраивались очереди за хлебом и горячим супом. Люди ругались, частенько дело доходило до драки. Вокруг лагеря не осталось даже кустарника – серая каменистая земля с клочками чудом уцелевшей травы. Люди бесцельно слонялись меж палатками, едва заметив префекта по делам беженцев, присланного Большим Советом из Аквилеи, кидались к нему с жалобами. Все почему-то забыли, что рядом Рим, где правит Бенит, и возлагали надежды только на Содружество. Префект, одетый в тогу, как и положено официальному лицу, слушал с важным выражением лица, охотно кивал в ответ на просьбы, доброжелательно улыбался и что-то записывал в тощий блокнотик. Трое здоровяков-охранников старались отстранить слишком нахальных беженцев от тела префекта.

Но в то утро посланец Аквилеи уехал на рассвете из лагеря. Напрасно беженцы ожидали час за часом возле кухни – раздачи горячей похлебки не было. Торговцы рыбой и хлебом выменивали свой товар на припрятанное беженцами золотишко.

Тревога нарастала. Кто-то пустил слух, что кормить больше не будут.

Парень с обмотанным грязными бантами лицом рассказывал собравшимся вокруг него людям:

– Они нас раздавили, буквально раздавили. Этот на него с мечом… а ему хоть хны… Ну, горит один. А их как саранчи! И едут, едут…

Трое военных протиснулись сквозь толпу и несколько секунд слушали рассказчика. Потом один из них шагнул к парню и положил руку на плечо.

– Гай Курион, ты арестован за дезертирство.

Гай дернулся, пытаясь встать, но лапища патрульного придавила его к камню и не дала подняться. Женщина, что сидела подле рассказчика на корточках, неожиданно выпрямилась, расправила на груди и животе тунику.

– Уходи, – сказала хриплым низким голосом патрульному. – Оставь парня в покое.

Женщина была немолода, но плечи широки, и бицепсы на руках, как у древних атлетов. В ее внешности было много мужского и много карикатурного.